Отстреливаясь на ходу, Гена и Шаповалов пробирались вверх по крутым синим песчаным склонам, упираясь в ветхие деревянные настилы, что облегчали подъём. Над головами свистели пули. Они взобрались на один бархан, затем взгромоздились ещё на одну дюну и, скатившись по противоположному склону, вновь оказались в поле зрения: два тёмных силуэта — то бежали, то, уткнувшись в песок, ползли дальше. Выстрелы в этой синей пустыне звучали глухо и отрывисто. На гребне возвышенности разместились четыре бойца КВЗ: вместо погони они лишь отметили маршрут беглецов и повернули обратно.
Из бедра Шаповалова хлынула кровь — пуля прошила ему ногу. Он сбился с шага, присел, разорвал футболку и сделал тугую повязку. Вновь поднявшись, они двинулись вперёд. На следующем гребне они остановились: среди дюн не было и следа КВЗ-шников, вдоль отвесного бархана где-то на востоке клубился чёрный дым. К западу тянулись волнистые песчаные гряды — укрыться было решено там.
— Идти сможешь? — спросил Шаповалов.
— Смогу... — сухо ответил Гена.
— Еды в запасе имеется?
— Пару консервов осталось.
— Песок будешь?.. Говорят, что он съедобен, но согреть нечем... — Шаповалов искривился.
— Не хочу. Куда нам теперь?
— Не знаю.
— Можно вернуться к базе и затаиться, — предложил Шаповалов.
— А что потом?..
Шаповалов промолчал. Спустя момент он вновь окинул взглядом кровавую ногу Гены.
— Пуля вену прошила?..
— Нет.
— Нам надо к автобусу, нас будут ждать, другого пути нет.
Они вышли на старую тропу, протоптанную людьми КВЗ, и весь день шли по ней без остановок, шаг за шагом преодолевая солнечную пустошь. К вечеру фляга с миндальной водой опустела, во рту появился металлический привкус. Вдалеке мерцал мираж — словно зеркальная лужа или затопленная низина. Ночью песок не отдавал тепла, и от земли шёл дикий холод, сковывавший лицо и ступни. Под редким светом звёзд они сделали короткий привал — несколько часов сна между гребнями дюн. С первыми бледными лучами снова поднялись на ноги. Нога у Гены окончательно сдавалась; он опирался на самодельный деревянный костыль и шёл последним, каждый шаг отзывался болью и усталостью, как будто песок лип к ступням и тянул назад. Дважды он предлагал Шаповалову идти вперёд в одиночку, но тот не оставил его. К полудню, обернувшись и всмотревшись в дрожащую синеву горизонта, Гена заметил силуэты сотрудников КВЗ — чёрные, точные пятна, а солнце над ними странно синилось, накладывая на пейзаж ледяной, сюрреалистичный тон.
Они двигались ровно и монотонно, как злобные марионетки, шаг их был размерен и устойчив, и вскоре преследователи настигли след. Попытки уйти обернулись бегом: Генка петлял неуклюжими зигзагами, уклоняясь от очередей, но град пуль сыпался так близко, что загнал их в выемку между барханами. Уткнувшись в песок, они прижались к очередному гребню и, словно крабы, ползли боком. Когда огонь стал невыносимо плотным, Геннадий, опёршись на локти, вскинул пистолет и прицелился. Преследователи находились примерно в ста метрах; в их речи слышались короткие приказы и оклики. Шаповалов опустился на колено рядом. Гена несколько раз нажал на курок: пуля поразила одного из нападавших, и тот рухнул, как будто провалился в подпол сцены. Геннадий снова приготовился стрелять, но Шаповалов мягко коснулся его плеча, и тот опустил руку. Перезарядив пустой барабан, Гена собрался с силами; Шаповалов помог ему встать, и, несмотря на крики и ругань позади, они, ковыляя вдвоём, двинулись дальше.
Издали мерцало неестественное каменное сооружение. Подойдя ближе, они обнаружили колодец — чужеродный элемент среди синих барханов Уровня А-1. Вокруг лежали насыпи песка и обрушенные плиты, а за спинами снова доносились крики — преследователи не отставали. Гена перебрался к обратной стороне колодца и открыл огонь по тем, кто стоял на гребне и кто выпрямился во весь рост. Шаповалов преклонил колено, а Гена упирался обеими руками об камень колодца, ежесекундно выпуская по одной пуле.
Дважды он сбил врага с ног; третий выстрел ранил одного из них, но тот, собравшись, шагнул вперёд и, едва сделав несколько шагов, рухнул уже окончательно. Шаповалов коротко кивнул, и Геннадий прицелился в третьего — того бойца, что без разбора лил в них град пуль из автомата. Пуля сшибла его с ног, и он остался неподвижен в песке. Последний из преследователей, ошеломлённый, отступил. Он схватил с упавшего товарища маску и натянул её на лицо... После недолгой заминки он убежал, ругаясь и крича, пока его силуэт не сжался до едва заметной точки на дюнном горизонте.
Повесив на плечо практически пустую флягу и потраченные магазины, Гена перекатился на дно колодца. Он копал и выкидывал синий песок из него до тех пор, пока ветер не перестал попадать на его голову. Оставшейся водой из фляги он решил промыть ствол, пропустил через дуло ткань рубашки до чистоты, собрал пистолет и положил его на плотную тряпку, спасённую от песчаной прохлады, пока солнце дополняло сушку.
— Дальше бархан, — чётко произнёс Шаповалов вглубь колодца. — Если спустимся, попадём в голубой канал — там нам точно конец. Надо к автобусу. Иного выхода нет.
— Хорошо... — Гена вздохнул и попытался сменить пропитанный кровью бинт. Рана перестала кровоточить.
— Вытащим пулю, иначе загноится.
— Да... да.
Гена опёрся о колодец. Нога без чувств свисала вниз — пуля застряла слишком глубоко. Шаповалов склонился над бедром, вытащил из рюкзака тонкий охотничий нож и пучок рваных тряпок.
Он смочил лезвие в железном стакане с водой и осторожно провёл по краю раны. Геннадия было очень больно, но он не издал ни звука. Шаповалов раздвинул края ткани, вычистил засохшие прожилки крови и, нащупав металл, аккуратно стал раздвигать плоть. Мгновение — и тяжёлый свинцовый «гвоздь» вышел наружу.
— Держись, — выдохнул он, вытирая лезвие о рукав. — Сейчас... я промою.
Из кармана Шаповалов вынул бутылочку с самогонкой на миндальной воде и полил рану: прохлада воды взбодрила, жгучая боль ударила в голову. Геннадий стиснул зубы, а Шаповалов в тот же миг плотно прижал к бедру сложенную тряпку и начал закручивать жгут из ремня рюкзака. Кровь шла медленнее, нога бледнела.
Когда рана притихла, он наложил поверх жгута широкую бинтовую повязку из футболки Геннадия и закрепил её узлом так, чтобы сжимать сильнее не пришлось. Заглянув в глаза другу, Шаповалов кивнул:
— Пробуй встать.
Гена опёрся на импровизированный костыль и сделал несколько осторожных шагов. Нога подрагивала, но теперь не подкашивалась.
— Сегодня отдохнём тут, завтра ранним утром пойдём дальше, — коротко сказал он. — Как у тебя с боеприпасами?
— Неважно. Несколько патронов.
— Ладно. Укройся, ночью будет холодно.
Гена и Шаповалов разобрали ветхий деревянный навес над колодцем. Разложили его на промерзшем песке и улеглись. Шаповалов вытащил из рюкзака старое одеяло, Гена остался без укрытия. Ночью температура резко падала. Примерно в восьмом часу вечера солнце окончательно скрылось за рваным горизонтом.
Укутанный в ткань, Шаповалов наблюдал, как за колодцем надвигается плотная синяя мгла. Последние отблески заката на востоке растворялись в ней, словно призрачный силуэт. На юге ещё можно было различить очертания местности, погружающейся в тьму. Ни огня, ни света — нечем было разжечь костёр. Пришлось проглотить жалкий запас песка, который всё это время томился в рюкзаке, всё ещё приторно-сладкий и холодный, как металл.
Гена никак не мог уснуть. Он повернулся и взглянул на Шаповалова. Его лицо, испачканное грязью других уровней, напоминало боевой камуфляж.
— Как думаешь, мы погибнем? — спросил озябший Геннадий.
— Когда-нибудь.
— Мы всё ещё идём на восток?
— Да.
— Ладно.
— Что «ладно»? — выкрикнув спросил Шаповалов.
— Просто так...
— Спи. — раздражённо сказал он вновь.
— Хорошо.
А потом, из темноты:
— Этот «Густ»... Почему именно так, именно меня решили вытащить?
— Я не знаю. Это решение Августа. Я просто веду тебя к нему.
— И зачем тебе, без пяти минут старику и алкашу, всё это?
— Так надо.
— Ладно. — тихо сказал Гена и замолк.
Холод. Тишина. В пустоте унылый, беспокойный ветер гоняет прах синего мира — переносит, рассыпает, снова переносит. Всё здесь вырвано с корнем, зависло в безжизненном, синеватом воздухе.
Шаповалов проснулся первым и наблюдал, как наступает серый день. Медленно, в бирюзовой дымке. Он поднялся, пока Гена спал, завернулся в одеяло и пошёл между крутыми барханами. Спустился к телам погибших КВЗ'шников, присел рядом, сгорбившись, и долго кашлял, не переставая. Три трупа: двоим — в сердце, одному — в лоб. Обыскал их.
Гена очнулся, когда Шаповалов бросил рядом с ним ружьё. У обоих после сна на холодных досках болела спина.
Геннадий присел рядом с Шаповаловым и слегка задумался о своём. Он смотрел на песок, и тот казался ему не просто синим — он пульсировал, будто дышал. Внутри песчинок он видел крошечные лица, без глаз, без рта — просто гладкие овалы, повторяющие его движения и молвя 4 буквы в такт его дыханию. Он моргнул, и всё исчезло. Но ощущение, что песок наблюдает за ним, осталось.
— Ты в порядке? — спросил Шаповалов, замечая, как Гена трет глаза.
— Да… просто… всё нормально.
— Скоро кончится.
На следующий день, ближе к полудню, они добрались до базы Бримстоун. Автомат, лежавший под рукой, Шаповалов закинул на плечо. Издали база выглядела странно — полуразрушенная, без признаков жизни. Весь песок внутри был покрыт пеплом, всё вокруг — толстым слоем сажи и пыли. В засохшей глине — окаменевшие следы. На одном из зданий висел труп — высохший, как пергамент, с застывшей гримасой. Гена и Шаповалов спокойно вошли через главный вход.
— Кто... убил их?.. — слегка испуганно проговорил Геннадий.
— Как сам думаешь?..
— Густ.
— Ага.
Внутри одного из помещений, где раньше находился кабинет связи с другими уровнями, они нашли старые камеры наблюдения. Шаповалов, перебирая провода, смог запустить один из мониторов. На экране — чёрно-белое изображение: пустыня, барханы, вход в «Супермаркет».
В кадре появляется фигура. Человек без лица. Лицо — гладкая поверхность, как отполированный камень. Он идёт медленно, но уверенно, в сторону Голубого канала. За ним — песок, который будто втягивается в его след.
— Это он, — сказал Шаповалов. — Август.
— Мы идём за ним? — не отрывая взгляда от экрана спросил Геннадий. — А... автобус? Он же рядом. Ты не будешь уходить? Я и сам могу добраться до канала...
— Нет. Я в любом случае проведу тебя.
Они набрали припасов, обыскали высушенные трупы и вышли из базы. За спиной осталась тишина, пепел, застывшие лица и камеры, которые указывали своими застывшими глазами и объективами на пустыню, где человек без лица шёл в сторону канала.
Песок под ногами был вязким, будто сопротивлялся каждому шагу, как будто сам уровень не хотел пускать их дальше.
— Ты уверен? — спросил Гена, когда они миновали ворота блокпоста.
— Да.
Они вышли из Бримстоуна ближе к полудню. Песок был сухим, но не горячим. Ветер — ровным, без порывов. Всё вокруг казалось уставшим: барханы не возвышались, а лежали, будто прилегли отдохнуть. Шли молча. Иногда Гена поправлял повязку на ноге, иногда Шаповалов останавливался, чтобы проверить направление. Компаса не было, ориентировались по небу и редким следам, которые ветер ещё не успел стереть.
— Ты уверен, что мы идём правильно? — спросил Гена, когда они прошли мимо небольшой горки мусора.
— Нет. Но если идти долго, куда-нибудь да придёшь.
— А если не туда?
— Тогда вернёмся... может быть.
К вечеру песок стал плотнее, ветер — холоднее. Они нашли свою старую стоянку: несколько досок, пустая бутылка. Вновь разложили доски для сна, сели. Ужин — песок, завернутый в ткань и согретый их телами в рюкзаке. Гена жевал медленно, будто пытался понять вкус. Он был как всегда — яблочный, но с каким-то металлическим оттенком.
— Ты когда-нибудь ел что-то вкуснее? — спросил он.
— Да. Но не здесь.
— А где?
— На первом... Но в другом кластере, ранее, в Б.И.Г..
— Понятно...
Ночью было холодно. Шаповалов укутался в одеяло, Генка — в куртку. Спали по очереди. Ветер не утихал, он шептал, но слов не было. Только ритм. «Гу-ст… гу-ст… гу-ст…» — ровный, настойчивый, будто кто-то дышал рядом.
Гена проснулся первым. Посмотрел на песок — тот был неподвижен, но всё равно казался живым. Он не пульсировал, не двигался, но в нём было что-то… загадочное. Как будто даже песчинки наблюдали за ними.
Шаповалов сел рядом, потянулся, хрустнул спиной. Ветер продолжал свой свист, но теперь он казался чуть тише. Или просто он привык к этому зову...
Шаповалов достал из рюкзака кусок затвердевшего песка, положил рядом. Геннадий посмотрел на него, потом на горизонт.
— Завтра дойдём?
— Может быть. Если мы идём верно...
На второй день песок стал плотнее. Барханы — реже. Местность будто выравнивалась, как если бы кто-то сверху решил, что хватит уже этих дюн. Ветер не стихал, но и не усиливался — просто был. Он не мешал, но и не давал забыться.
Шли молча. Генка прихрамывал, опираясь на костыль, Шаповалов шёл чуть впереди, иногда останавливался, чтобы поправить рюкзак. Воды не было. Фляги давно пусты. Песок, хоть и съедобен, не спасал — он сушил рот, оставляя привкус металла и яблочной кожуры с горчинкой.
— Сколько ещё идти? — спросил Гена, когда они остановились у старого металлического каркаса, торчащего из песка.
— Не знаю. Возможно ещё день.
Они присели на холодные рядом лежащие доски. Шаповалов достал из кармана кусок затвердевшего песка, постучал им по колену, будто проверяя, не треснет ли. Не треснул. Он смотрел на горизонт — он был ровным, как линейка, без признаков жизни.
— Ты когда-нибудь думал, что мы просто ходим кругами? — спросил Гена.
— Да. Но если круг большой, то это почти как прямая.
— А если мы уже прошли здесь?
— Хорош уже... Скоро будем на месте. — нервно проговорил Шаповалов.
— Ладно...
Они замолчали. Ветер продолжал свой ровный свист, будто бы не обращал на них внимания. Песок под ногами стал чуть светлее, почти серый. Барханы исчезли совсем. Всё вокруг стало однообразным — ни ориентиров, ни теней. Только синий оттенок, который не менялся ни при свете, ни в тени.
— Ты заметил, что всё стало одинаковым? — сказал Гена, когда они прошли мимо торчащей железяки.
— Да. Это нормально. Здесь всё выравнивается.
— А если мы уже в голубом канале?
— Нет...
Несколько минут они шли молча. Затем Геннадий вновь прервал тишину:
— Ты когда-нибудь видел его? — спросил Гена, глядя на горизонт.
— Августа?
— Да.
— Один раз. Возможно... Может, мне показалось.
— А он… вообще человек?..
— А как ты сам думаешь?
— Не знаю.
— Как и я.
Они прошли мимо старой таблички, наполовину погружённой в песок. Ни стрелки, ни расстояния. Просто — синяя табличка.
— Мы близко? — спросил Гена.
— Почти дошли.
Ночевать было негде. Песок стал холоднее, ветер — суше. Гена чувствовал, как губы трескаются, как язык становится шершавым. Он не жаловался. Просто шёл. Шаповалов шёл рядом, иногда останавливался, чтобы поправить рюкзак. Они не говорили.
На рассвете всё стало ещё тише — даже ветер будто замолчал. Песок под ногами — ровный, как стекло. Небо — без цвета. Гена остановился и посмотрел на Шаповалова.
— Мы точно идём?
— Да. Просто медленно.
— А если он нас не ждёт?
Шаповалов в ответ молчал.
Они шли ещё час. Потом — ещё. Ну а затем перестали считать — всё вокруг стало одинаковым. И где-то впереди — граница. Невидимая, неощутимая.
Шаповалов достал из кармана старую записку, на ней — только одно слово: «ГУСТ». Он сжал её в кулаке, и бумага рассыпалась в прах.
— Ну, пошли, — сказал он.
— Да, — ответил Гена.
И они шагнули вперёд.
